С 31 августа по 28 сентября 1941 г., до эвакуации
в Ташкент, Анна Ахматова жила в Писательском доме ―
в кв. №130 у Томашевских. Во время участившихся
артобстрелов «переселилась» в дворницкую
Моисея Епишкина, желая находиться ближе
к бомбоубежищу.


Из воспоминаний З. Б. Томашевской:
«Замкнулось кольцо блокады. Взята Мга. Постепенно
город стал наполняться беженцами из области.
Начались бомбежки. Во двор Фонтанного дома упали
зажигалки, Николай Николаевич Пунин увел свою семью
в подвалы Эрмитажа, где многим художникам и музейным
работникам Иосиф Абгарович Орбели предоставил
убежище. Анна Андреевна осталась одна.
Ей было страшно. 31-го она позвонила.

Борис Викторович (Томашевский) зашел за ней и привел
на канал Грибоедова. <…> Первые дни Анна Андреевна,
как всегда, жила в маминой комнате. Так бывало и раньше.
6 сентября была первая серьезная бомбежка – горели
Бадаевские склады. 8-го бомба упала совсем близко –
в Мошковом переулке, потом на Дворцовой набережной.
Ходить по лестнице в наш пятый этаж стало трудно.
Анна Андреевна запросилась жить в убежище.
А убежищем был широкий подвальный коридор
с каменными сводами, со стенами толщиной метр сорок.
В него выходили все дворницкие нашего дома
(тогда в домах было много дворников).
Дворник Моисей Епишкин разрешил поставить
тахту в его прихожую. Моисей был рыжий, удивительно
молчаливый и добродушный человек, никогда никому
ни в чем не отказывавший. Он всегда сидел в будке
у наших ворот, а если был свободен, то рядом на лавочке
и покуривал.
Борис Викторович называл его философом. 17 сентября
случилась беда. Анна Андреевна попросила Моисея купить
ей пачку "Беломора". Он пошел и не вернулся. У табачного
ларька на улице Желябова разорвался дальнобойный
снаряд. Всю жизнь Анна Андреевна помнила этот день».
Ахматову эвакуировали 28 сентября 1941 года: сначала
в Москву, затем в Ташкент, где она выступала в госпиталях,
читала стихи раненым солдатам. В Северную столицу
поэтесса смогла вернуться лишь в 1944 году.

Первый период жизни Ахматовой в Фонтанном Доме
(1918–1920)

Осенью 1918 года Анна Ахматова поселилась в северном
флигеле Фонтанного Дома ― в комнате мужа, ассиролога,
ученого и поэта Владимира Казимировича Шилейко,
которую называла «шумерийской кофейней». В сборник
«Подорожник» («Лихолетье», 1921) вошло только одно
стихотворение, написанное Ахматовой в период 1918–1920 гг.
В дневниковой записи Натальи Колпаковой, ученицы
Шилейко по поэтической студии во «Всемирной
литературе», сохранилось следующее описание ее встречи
с Анной Ахматовой осенью 1919 года:
«В большой продолговатой комнате было почти темно.


Только окна, не закрытые занавесками, белели туманными
пятнами. Высокие ширмы делили комнату поперек...
из-за ширмы вышла высокая, очень гибкая и тонкая
женщина, зябко кутавшаяся в тонкий шелковый платок,
покрывавший ее плечи. Легкой колеблющейся походкой
Анна Андреевна подошла и протянула мне руку. Я назвала
себя... <...> Меня пленил ее голос – такой глубокий,
выразительный, негромкий. Анна Андреевна зажгла
жестяную керосиновую лампу, поставила ее на стол,
указала мне кресло подле полукруглого старинного
дивана, стоявшего в углу, и сама села в другое, глубоко
погрузившись в него. Пламя лампочки было маленькое,
тусклое, едва освещавшее угол, где мы сидели, но при
его мерцанье я все-таки могла разглядеть лицо
Анны Андреевны, сидевшей спиной к свету. Не все
его черты были правильны, но ощущение своеобразного
обаяния и красоты охватило меня как-то сразу... <...>
В надломе бровей и уголках сжатых губ сквозило что-то
скорбное, взгляд был замкнут, будто уходил в какую-то
бездонную внутреннюю глубину».


Второй период жизни Ахматовой в Фонтанном Доме
(1924–1952, эвакуация в Ташкент – 1941–1944)

Летом 1922 года Николай Николаевич Пунин, искусствовед,
сотрудник Русского музея, получил в Фонтанном доме
квартиру №44, находящуюся в южном дворовом флигеле
дворца. Впервые Анна Ахматова оказалась здесь в гостях
в октябре того же года. После ее визита Пунин записал
в дневнике: «Какая странная и ровная пустота там,
где ты еще час назад наполняла все комнаты и меняла
размеры всех вещей». В середине 20-х годов Анна Андреевна
переехала жить в Фонтанный дом, став гражданской женой
Пунина. Присутствие в квартире первой семьи Пунина,
а также его многочисленных родственников, регулярно
останавливающихся в доме, отсутствие собственной комнаты
(поэтесса спала на диванчике в кабинете своего мужа) –
стали непростым испытанием для Ахматовой. «Если говорить
о том, как работала Анна Андреевна… Мне очень трудно
представить себе ее сидящей за письменным столом…
Она предпочитала быть в постели… со своими тетрадями,
блокнотами, книгами, в постели лежа, писала или читала», –
вспоминала об Ахматовой дочь Пунина Ирина.
В гости к Пунину и Ахматовой приходили многие
знаменитости – К. Малевич, В. Татлин, Н. Тырса,
В. Маяковский, Е. Замятин, О. Мандельштам, Б. Пильняк.
А в 1929 году в этой квартире поселился сын Ахматовой
и поэта-акмеиста Николая Гумилева – Лев Гумилев (Лёвушка).
Юному Леве выделили скромный угол в коридоре, который
в шутку называли «Левушкиным кабинетом».
После расставания с Пуниным в 1938 году Ахматова осталась
жить в Фонтанном доме. Она заняла комнату, в которой,
по признанию поэтессы, «самое красивое ― клён за окном».
Сегодня в южном флигеле Шереметевского дворца
расположен музей А. Ахматовой, открытый в 1989 г.

Анну Ахматову в «Бродячей собаке» всегда сопровождала
толпа из многочисленных друзей и поклонников. Поэтесса
любила здесь бывать. Она посвятила знаменитому
артистическому кабаре несколько стихотворений:
«Все мы бражники здесь, блудницы…», «Да, я любила их,
те сборища ночные…» Поэт Б. Лившиц запомнил ее такой
в паре с Н. Гумилевым: «Затянутая в черный шелк, с крупным
овалом камеи у пояса, вплывала Ахматова, задерживаясь
у входа, чтобы по настоянию кидавшегося к ней навстречу
Пронина вписать в «свиную» книгу свои последние стихи.
<…> В длинном сюртуке и черном регате, не оставлявший
без внимания ни одной красивой женщины, отступал, пятясь
между столиков, Гумилев, не то соблюдая таким образом
придворный этикет, не то опасаясь «кинжального»
взора в спину».

В 1915 году, вскоре после прибытия в Петроград, Есенин
направился в книжный магазин Вольфа, который находился
«сразу за Аничковым мостом». Здесь он хотел узнать адрес
поэта Александра Блока, который являлся кумиром
начинающего автора. Адрес в лавке ему подсказали.
Знаменательная встреча двух величайших русских поэтов,
С. Есенина и А. Блока, состоялась 9 марта 1915 года.
«9 марта 1915 г. <...> Днем у меня рязанский парень
со стихами. Крестьянин Рязанской губ... 19 лет. Стихи свежие,
чистые, голосистые, многословные», ― оставил короткую
запись об этом событии Александр Блок.
Блок назвал своего нового знакомого «талантливым
крестьянским поэтом-самородком», дал Есенину
рекомендательные письма, в том числе к С. Городецкому.
А Городецкий помог дебютанту попасть в мир петроградских
журналов.

В небольшой двухкомнатной квартирке на втором этаже
дома № 33 по Литейному проспекту поселились С. Есенин
и его первая жена Зинаида Райх. Здесь молодые обосновались
после возвращения из путешествия по русскому Северу,
во время которого Есенин сделал девушке предложение.
Об этом счастливом времени в жизни поэта сохранились
мемуары его петроградского друга Владимира Степановича
Чернявского. Приведём отрывок из них, относящийся к осени
1917 года.
«В доме № 33 по Литейному проспекту молодые Есенины
наняли во втором этаже две комнаты с мебелью, окнами
во двор. С ноября по март я был у них частым,
а то и ежедневным гостем. Жили они без особенного
комфорта (тогда не до того было), но со своего рода
домашним укладом и не очень бедно. Сергей много
печатался, и ему платили как поэту большого масштаба.
И он, и Зинаида Николаевна умели быть, несмотря
на начавшуюся голодовку, приветливыми хлебосолами.
По всей повадке они были настоящими "молодыми".

В 1915 году в Петрограде при содействии С. Городецкого
сложилась группа крестьянских поэтов «Краса». В нее вошли
Н. Клюев, С. Есенин, С. Клычков, А. Ремизов и А. Ширяевец.
Одним из лидеров литературного сообщества считался
Клюев, «ревностно отстаивающий право на существование
специфической крестьянской поэзии». Поэтические
выступления группы отличались нарочитой стилизацией,
сопровождались ряжением в крестьянские одежды
и исполнением народных рязанских и заонежских частушек,
прибасок, канавушек в духе «мнимого народничества»,
как отмечала авторитетная газета «Биржевые ведомости».
Об одном выступлении группы крестьянских поэтов
С. М. Городецкий вспоминал: «Общее выступление у нас
<"Красы"> было только одно: в Тенишевском училище —
вечер "Краса".

«Звучащая раковина» — это литературное объединение
молодых поэтов Петрограда, организованное в 1921 году
при «Цехе поэтов» (1-й «Цех поэтов» основан Н. Гумилевым
и С. Городецким осенью 1911 года как общество начинающих
литераторов, выделившихся из так называемой «Академии
стиха»). Ида Наппельбаум вдохновенно писала о новом
замысле идеолога, поэта Н. Гумилева: «В конце зимы 1921 г.
мы почувствовали необходимость в создании Объединения.
Имя ему придумал сам мэтр. «Звучащая Раковина», – сказал
он после недолгого размышления. Не каждому из нас
оно пришлось по вкусу: некоторым казалось, что мы уже
течение, литературное явление, как вдруг… всего лишь
раковина. Но он был совершенно прав. Пусть каждый поет
на свой лад еще не окрепшим голосом. Это еще не оркестр.
И все же «Звучащая Раковина» уже несет в себе отзвуки
великого океана Поэзии».

Руководителем «Звучащей раковины», как и объединения
«Цех поэтов», являлся Н. С. Гумилев. В состав новой
литературной группы входили 12 человек: И.Наппельбаум,
Ф. Наппельбаум, Н. Сурина, А. Федорова (в замужестве
Вагинова), В. Лурье, О. Зив (Вихман), К. Вагинов, П. Волков,
А. Столяров, Т.Рагинский-Карейво, В. Миллер и Н. Чуковский.
Собрания «Звучащей раковины» проходили в Студии
Н. Гумилева в Доме Искусств; позднее — устраивались
в ателье фотографа М. Наппельбаумана на Невском пр., 72
«Салон Наппельбаумов») и продолжались там до 1925 года.
В 1921 был издан альманах «Звучащей раковины», в котором
были напечатаны стихи Вагинова, сестер Наппельбаум
и других участников группы, а в 1923 вышел первый сборник
участников объединения «Город», в котором также были
представлены пьеса Л. Лунца «Бертран де Борн» и его
рецензия на роман И. Эренбурга «Хулио Хуренито», стихи
Н. Тихонова, статья И. Груздева о М. Гершензоне. Среди
последних изданий «Звучащей раковины» ― две книги
стихов ‒ Ф. Наппельбаум «Стихи (1921-1925)»
и И. Наппельбаум «Мой дом».

Знаменитое литературно-художественное кабаре
«Бродячая собака» (Общество интимного театра)
просуществовало в Санкт-Петербурге (Петрограде)
с 1912 по 1915 год. В небольшом обустроенном подвале,
владельцем которого был драматический актер и режиссер
Борис Пронин, собирались поэты, артисты, художники
и музыканты. Здесь они «могли приткнуться, дешево
покормиться и быть у себя...». Так описывал непринужденную
атмосферу кабаре поэт Борис Садовской: «Окон в подвале
не было. Две низкие комнаты расписаны яркими, пестрыми
красками, сбоку буфет. Небольшая сцена, столики, скамьи,
камин. Горят цветные фонарики. В подвале душно, накурено,
но весело». В «Бродячей собаке» устраивались концерты,
вечера поэзии, импровизированные спектакли, в оформлении
которых принимали известные художники. Например,
помещение «артистического подвала» расписывали
С. Судейкин, В. Белкин, Н. Кульбин, А. Яковлев,
Н. Сапунов, Б. Григорьев.

В квартире № 35 проживали родители поэта
Осипа Мандельштама — Эмилий Вениаминович
Мандельштам и Флора Осиповна Вербловская.
В этой мрачной квартире, раскалывавшейся «на династии
и столетия», жил и сам поэт, на тот момент уже
публикующийся автор. Георгий Иванов, близкий друг
О. Мандельштама, описывал неуютную атмосферу этого
дома: «Мрачная… квартира. Обеды в грозном молчании…
страх звонка, страх телефона. Тень судебного пристава…»
В этой квартире Мандельштам прожил недолго ―
с 1916 по 1917 год. Окна его комнаты выходили
на Каменноостровский проспект, который поэт назвал
«легкомысленным красавцем», «молодым и безработным
хлыщом», в чьей «трамвайной голове» свистит ветер,
доносящийся с моря.

В 1912 году открыто заявила о себе литературная группа,
организованная Давидом Бурлюком. «Мы, революционеры
искусства, — декларировал Д. Бурлюк, — обязаны втесаться
в жизнь улиц и площадей, мы всюду должны нести протест
и клич пугачевский "Сарынь на кичку!". Нашим наслаждением
должно быть отныне эпатирование буржуа. Пусть цилиндр
Маяковского и наши пестрые одежды будут противны
обывателям. Больше издевательства над мещанской
сволочью! Мы должны разрисовать свои лица, а в петлицы
вместо роз вдеть крестьянские деревянные ложки!»

В доме на улице Большой Белозерской, 8 (ныне – Воскова)
в комнате Н. Бурлюка, младшего брата футуриста,
собирались поэты, которые именовали себя «Гилейцами» ‒
по названию давно исчезнувшей греческой колонии Гилея.
Группа, в которую вошли В. Маяковский, В. Хлебников,
В. Каменский, Е. Гуро, Б. Лившиц, А. Крученых, не имела
постоянного состава, однако костяк объединения
составляли братья Бурлюки. Как отмечал в своих
воспоминаниях Б. Лившиц: «Мы и не заметили,
как стали гилейцами. Это произошло само собой,
по общему молчаливому соглашению, точно так же, как,
осознав общность наших целей и задач, мы не принесли
друг другу клятв Ганнибала в верности любым принципам».
Внешний эпатаж отличал всех членов группы. Малевич
ходил с деревянной ложкой в петлице пиджака,
Кручёных — с повешенной на шнурке через шею
диванной подушечкой, Давид Бурлюк носил ожерелье,
Маяковский любил облачаться в яркие — красные
или жёлтые — кофты.

По словам В. Шершеневича, именно Д. Бурлюк поднёс
«Маяковского на блюде публике, разжевал и положил
в рот».

В литературном салоне Сологуба на Разъезжей улице, 31,
куда съезжался весь Петербург, в конце 1915 ‒
начале 1916 гг. произошла первая встреча
Владимира Маяковского с Сергеем Есениным.
В. В. Каменский вспоминал об этом знакомстве поэтов так:
«Однажды на званом ужине у Федора Сологуба, после
выступления Маяковского, хозяин попросил прочитать
свои стихи белокурого паренька, приехавшего будто бы
только сейчас из деревни. И вот на середину зала вышел
деревенский кудрявый парень, похожий на нестеровского
пастушка, в смазных сапогах, в расшитой узорами рубахе,
с пунцовым поясом. Это был Сергей Есенин.


Слегка нараспев, крестьянским, избяным голосом
он прочитал несколько маленьких стихотворений о полях,
о березках. Прочитал хорошо, скромно улыбаясь.
А когда стали просить еще, заявил:
― Где уж нам, деревенским, схватываться с городскими
Маяковскими. У них и одежда, и щиблеты модные, и голос
трубный, а мы ведь тихенькие, смиренные.
― Да ты не ломайся, парень, ‒ пробасил Маяковский, ‒
не ломайся, миленок, тогда и у тебя будут модные щиблеты,
помада в кармане и галстук с аршин».

В статье «Как делать стихи?» (1926 г.) Маяковский изложил
этот эпизод несколько по-другому. Есенин показался поэту
неестественным, «опереточным, бутафорским», но он высоко
оценил его поэтические способности. «Его очень способные
и очень деревенские стихи нам, футуристам, конечно, были
враждебны. Но малый он был как будто смешной и милый, ―
писал Маяковский. ― Уходя, я сказал ему на всякий случай:
— Пари держу, что вы все эти лапти да петушки-гребешки
бросите!»

Летом 1915 года приятельница В. Маяковского Эльза Каган,
будущая писательница Э. Триоле, за которой в то время
ухаживал поэт, привезла его в гости к сестре в Малаховку.
Здесь Маяковский впервые познакомился с Лилей
и ее мужем Осипом. Из воспоминаний Лили Брик:
«Прошло около месяца после случайной встречи
в Малаховке. Мы жили в Петрограде в крошечной квартире.
Как-то вечером после звонка в передней я услышала
знакомый голос и совершенно неожиданно вошел
Маяковский — приехал из Куоккалы, загорелый, красивый,
сразу занял собой всё пространство и стал хвастаться,
что стихи у него самые лучшие, что мы их не понимаем,
что и прочесть-то их не сумеем и что, кроме его стихов,
гениальны еще стихи Ахматовой. Меня в детстве учили,
что нехорошо хвастаться, и я сказала ему, стараясь быть
вежливой, что его произведений я, к сожалению, не читала,
но прочесть их попробую правильно, если они у него
с собой. Есть" Мама и убитый немцами вечер". Я прочла
всё как надо, Володя очень удивился и спросил:
"Не нравится? ". Я знала, что авторов надо хвалить,
но меня так возмутило Володино нахальство, что я ответила:
«Не особенно».

В ту первую встречу поэт прочел только что написанное
«Облако в штанах». Лиля Брик: «...между двумя комнатами –
столовой и так называемым кабинетом, чтобы выиграть
место, была вынута дверь. Маяковский встал, прислонясь
к дверной раме. "Облако" было чисто от руки переписано
в тетрадку. Он читал наизусть, но тетрадку держал в руках.
Вещь была только что написана, он хотел,
чтобы понравилось. Ему недавно исполнилось 22 года.
Он сильно загорел. На нем была очень тонкая из голубой
канвы рубашка. Было жарко. Воротник расстегнут.
Изумительные стихи, голос, плечи, глаза – все изумительное.
Это было то, о чем давно мечтали, чего ждали. Последнее
время ничего не хотелось читать. Вся поэзия казалась
никчемной – писали не те, и не так, и не про то, – а тут вдруг
и тот, и так, и про то».

Эта встреча стала роковой для поэта: Лиля Брик стала
музой, главной и роковой любовью Маяковского. Сначала
Владимир Маяковский стал постоянным гостем в доме
Бриков, а вскоре и совсем переехал с Надеждинской
(сейчас – ул. Маяковского) в квартиру на улице Жуковского.
Так началась их «l amour de trois» – «любовь на троих».

Скромный, почти неприметный дом на Разъезжей, 31
в начале XX века был известен на весь Петербург.
В квартире №4 находился литературный салон
Федора Сологуба и его супруги Анастасии Чеботаревской.
«В квартире на Разъезжей собирался почти весь тогдашний
театральный, художественный и литературный Петербург», ‒
писал К. Эрберг. О большой квартире поэта с просторным
залом для приема гостей, где «царили поэзия, мистика
и эротизм», сохранилось множество воспоминаний
современников.

В одном из очерков поэт Игорь Северянин описал
салон Сологуба:
«Когда я познакомился в октябре 1912 года с Сологубом,
<...> он жил на Разъезжей улице в бельэтаже, где изредка
давал многолюдные вечера, на которых можно было
встретить многих видных представителей литературно-
театрального Петербурга. Собирались обыкновенно поздно:
часам к десяти-одиннадцати и засиживались до четырех-пяти
утра. Люди же более близкие, случалось, встречали
в столовой, за утренним чаем, и запоздалый зимний рассвет.
<...> Собиравшиеся вполголоса беседовали по гpуппам,
хозяин обходил то одну, то другую группу, иногда
на мгновение присаживаясь и вставляя, как всегда,
значительно несколько незначительных фраз. Затем все
как-то само собой стихало, и поэты и актеры
по предложению Сологуба читали стихи. Аплодисменты
не были приняты, и поэтому после каждой пиесы возникала
подчас несколько томительная пауза. Большей частью читал
сам Сологуб и я, иногда — Ахматова, Тэффи,
Глебова-Судейкина (стихи Сологуба), Вл. Бестужев-Гиппиус
и К. Эрберг». В 1908 пьеса Тэффи «Царица Шаммурамат»
была рекомендована Ф. Сологубом для постановки
в Театре В. Ф. Комиссаржевской.

Из воспоминаний Тэффи о Ф. Сологубе:
«Что за человек Сологуб, понять было трудно. Его отношение
ко мне я тоже не понимала. Казалось бы, совершенно
безразлично. Но вот неожиданно узнаю, что мою пьесу
"Царица Шамурамат" (я тогда увлекалась Древним Востоком)
он старался устроить в театр Комиссаржевской.
Раз как-то пришел он ко мне с Георгием Чулковым. Я была
в самой лютой неврастении. Чулков ничего не заметил,
а Сологуб странно-пристально присматривался ко мне
и все приговаривал:
— Так-так. Так-так.
Вечером пришел снова и настаивал, чтобы я пошла с ним
в ресторан обедать, и оттуда повел по набережной.
— Не надо вам домой торопиться. Дома будет хуже.
Была белая ночь, нервная и тоскливая, как раз бы Рыцарю
Смерти поговорить о своей Даме. Но он был неестественно
весел, болтал и шутил, и я поняла, что он жалеет меня
и хочет развлечь. Потом выяснилось, что так это и было.
Его мертвые глаза видели многое, живым глазам недоступное
и ненужное».

Собрания на Николаевской, 7 (ныне ― Марата ул., 7)
были широко известны в литературном мире как
«Пятницы Случевского», куда сходился весь поэтический мир
Петербурга. «Пятницы», или, как их называли,
«Сборища птичек певчих», продолжили традицию
литературных собраний, заведённую поэтом Я. П. Полонским.
Литературные вечера проходили сначала на квартире
Случевского в доме на углу Стремянной, позднее –
на Николаевской.
Завсегдатаями «пятниц» были Д. Мережковский, З. Гиппиус,
С. Андреевский, К. Бальмонт, Ф. Сологуб, А. Коринфский,
К. Фофанов, иногда Вл. Соловьев, О. Чюмина, В. Величко,
Т. Щепкина-Куперник, «Лейтенант С.» – сын Случевского,
«молодой поэт, подававший большие надежды». После
смерти К. К. Случевского в 1904 году «пятницы» были
переименованы в «вечера», которые продолжались
до октября 1917 года.

Нечастой гостьей в доме К. Случевского была поэтесса
Мирра Лохвицкая («русская Сафо») – родная сестра Тэффи,
к которой хозяин дома относился с большой теплотой,
называл «сердечно чтимой поэтессой».

18 февраля 1906 года (в один день с А. А. Блоком) Тэффи
(Надежда Лохвицкая) вошла в престижный литературный
кружок.

Тэффи о себе:
«Я родилась в Петербурге весной, а, как известно,
наша петербургская весна весьма переменчива: то сияет
солнце, то идёт дождь. Поэтому и у меня, как на фронтоне
древнего греческого театра, два лица: смеющееся
и плачущее»

В 1905 году в литературном приложении к журналу «Нива»
был напечатан первый рассказ Тэффи «Рубин принцессы».
«Нива» позиционировалась как иллюстрированный журнал
для семейного чтения, который был ориентирован, главным
образом, на обывателя. В журнале публиковались
литературные произведения, исторические, научно-
популярные очерки, репродукции и гравюры картин
современных художников.