В 1918 году в Петрограде был создан Институт живого слова, где под руководством профессора С.И.Бернштейна проводились исследования авторского чтения на материале фонографических записей. К 1930 году экспериментальная часть работы была в основном завершена. Голоса Толстого, Блока, Маяковского, Есенина и других выдающихся писателей и поэтов были записаны на валики фонографа, грамофонные диски, магнитные ленты и составили уникальную коллекцию «звучащей литературы».

«Голоса Шилова» (отрывок):

«Бернштейн записал Блока 21 июня 1920 года в гостиной Дома искусств. Александр Александрович читал наизусть, но держал под рукой книгу. Записав три стихотворения (запись всех трех не сохранилась), фонограф переключили на воспроизведение, и Блок послушал себя: "Как странно… слышать извне то, что обычно звучит только внутри!"

Думаю, для понимания органики, природы звукозаписи в реплике Блока чрезвычайно важно — это "внутри".

<…> В дневниковой записи 1913 года Блок упоминает о фонографе, "машине для записывания разговоров", которая была дома у Аничковых.
Но ни Аничков, ни еще один хороший знакомец Блока, критик А. Измайлов (у которого тоже был фонограф), — поэта не записали…

Итак, сеанс продолжался более часа, было записано 15 стихотворений, из которых до нас, как слышим, дошло одно целиком и фрагменты двух других.
Еще в 1940 году, когда блоковские валики попытались прослушать, специальная комиссия и сам Бернштейн признали их "не поддающимися для воспроизведения".

"…Валики стерты до предела". Только чуть слышный шелест — и все.

Дело в том, что в течение долгого времени голос Блока был пособием для студентов: эти записи включали бессчетное число раз, чтобы исследовать повышения и понижения, модуляции, ударения, вибрации, ритм.

Любая попытка их реставрации стала бы еще одним губительным воздействием на хрупкие восковые бороздки.

Но вот в середине 1966 года в реставрационной аппаратной Студии грамзаписи Шилов вместе с О. Шорр, Н. Нейчем и Г. Булочниковой получили-таки первую магнитную копию фонограммы одного из валиков. Далее продолжили работать уже с ней. И Блок зазвучал!»

«Каждое писательское выступление, если мы имеем дело с большим художником, яркой индивидуальностью, интересно и значительно, так как уже сама манера его поведения, жест, мимика, даже детали костюма ― всё это конкретизирует, углубляет или, по крайней мере, дополняет наше представление
об авторе, которое уже сложилось у нас при знакомстве с его книгами. Особенно когда мы соприкасаемся с большим талантом любая, даже чисто внешняя деталь волнует наше воображение. Что же говорить о голосе, столь тесно связанном с характером человека? Поэтому возможность услышать интересующего тебя автора, пусть даже не «вживе», а в записи, щедрый и прекрасный дар нашего времени. Впрочем, это стало возможным уже более
чем 100лет тому назад, в 70-х годах прошлого века».

«Внешним поводом для работы и основной темой стали фонографические записи голоса Блока. Главной трудностью была малая разборчивость
их звучания. Несмотря на то что ко времени первой передачи звукореставрация шла уже два года, голос Блока звучал еле слышно. Для меня и это было чудом: долгое время казалось, что и вовсе ничего не получится».

«…Передает ли столь несовершенная запись хоть в какой-то степени манеру чтения Блока? Насколько верно выбрана реставраторами из общего звукового хаоса основная тембральная окраска его голоса? Различные варианты переписи мы давали слушать современникам поэта, и наиболее авторитетным судьей здесь был Корней Иванович Чуковский, в присутствии которого когда-то и записывались эти стихи…»

«Со дня моего знакомства с Блоком начинаются наши частые встречи, личные, деловые, "общественные": у Горького; у А. Н. Тихонова; в издательстве "Всемирная литература"; в театральном отделе Наркомпроса; у М. Ф. Андреевой, жены Горького; в Доме литераторов; в Доме искусства; на театральных премьерах; у друзей; у Алянского; у меня; на диспутах; в часы ночных блужданий; в часы ночных засидок; на пьянках с "самогоном"…

О чем мы говорили с глазу на глаз? О революции? Конечно, и о революции. Был ли автор кровавых "Двенадцати" революционером в привычном, банальном, уличном смысле этого слова? Считал ли он революцию действительным обновлением?

В 1917 – 1919 годах Блок, несомненно, был захвачен стихийной стороной революции. "Мировой пожар" казался ему целью, а не этапом. Мировой пожар не был для Блока даже символом разрушения: это был "мировой оркестр народной души". Уличные самосуды представлялись ему более оправданными, чем судебное разбирательство. "Ураган, неизменный спутник переворотов". И снова, и всегда — Музыка. Музыка с большой буквы. "Те, кто исполнен музыкой, услышат вздох всеобщей души, если не сегодня, то завтра", — говорил Блок еще в 1909 году. В 1917 году Блоку почудилось, что он ее услышал. В 1918-м, повторив, что "дух есть музыка", Блок говорил, что «революция есть музыка, которую имеющий уши должен слышать», и заверял интеллигенцию: "Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте революцию". Эта фраза была ровесницей поэмы "Двенадцать".

Впрочем, не только революция, революционный пафос вызывали у Блока ощущение музыки. Самые различные между собой события имели для него "один музыкальный смысл". "Я привык сопоставлять факты из всех областей жизни, доступных моему зрению, и уверен, что все они вместе всегда создают единый музыкальный напор", — писал Блок».

К.И. Чуковский:

«…Он был весь переполнен музыкой, которая так и лилась из него через край. Он был из тех баловней музыки, для которых творить – значило вслушиваться, которые не знают ни натуги, ни напряжения в творчестве. Не поразительно ли, что всю поэму «Двенадцать» он написал в два дня? … Необыкновенная энергия творчества! Написать в один день два, три, четыре, пять стихотворений подряд – было для него делом обычным».